Версия для печати Оригинальная версия тут

Дневники: BeliyDemon -> Walk on vanity ruins

23 мая 2007

21:18   Идеальный Город. Последний Святой.

Молния пронзает небо, подобно копью. Огромные шпили домов подпирают собой бренное небо, распятое на их крышах и бесконечно страдающее от этих молний. Дождь косыми линиями бьет по стеклам, каждая капля – слеза, каждая слеза – река, а река – водопад. Город купается в дожде, как левиафан, Город прозябает в слезах, как Спаситель. Город исхлестан и распят навстречу молниям и дождю. Каждое здание увешано антеннами как шипами, как крестами. Люди внизу барахтаются в грязи, слякоти, идут, не поднимая глаз к туманному мрачному небу. На крыше одного высокого здания загорается огонек, маленькая красная вспышка. Камера проснулась и неотрывно следит за тем, на кого укажет капризный оператор, перед ней стоит человек в темном мокром плаще, ничем не укрытый от дождя, ветер треплет полы его одежды как остервенелый зверь. Дождь бьет каплями по его бледному, мученическому лицу. Большие карие глаза открыто смотрят прямо в камеру, густые брови и ресницы придают взгляду скорбный оттенок грустного цвета. Щеки – впалые, лицо – изнеможенное, губы сжаты в немом упреке, волосы выглядят клочьями туч, мокрые и черные, с челки на лицо стекает несколько капель. Камера отдаляется, молния рассекает небо как кнут, бледно-синий свет превращает лицо этого человека в маску, а все вокруг - в древнюю фреску. Этот человек оглядывается по сторонам, затем отходит к карнизу здания и смотрит вниз. Все это время за ним неотрывно следит жуткий взгляд камеры, мерцающая красная лампочка: «идет съемка». Человек вновь повернулся к камере лицом, он скорбно улыбается и говорит. - Этот Город идеален. Он подобен Риму, Иерусалиму, в его переулках можно найти частицу святых улочек Ватикана. Но наверху он – Голгофа, где каждую ночь Христа поднимают на крест. Я – Роман. И я – последний святой этого Города. - Молния осветила небо. Улицы перетекают одна в другую, как ручьи, как реки. Роман стоит на краю крыши, его взгляд блуждает по лабиринту, что раскинулся как мертвец у него под ногами, чуть-чуть – маленький шажок и весь мир проносится мимо, секундное дело, удар. И вечность. Роман встает на карниз, игрушка в руках ветра, он сбрасывает плащ на землю, и его тут же подхватывает дикий, необузданный ветер, уносит вдаль, как черную птицу. Белая рубашка, черные брюки, хлюпающие туфли, он смотрит вниз, на людей, ни один из них не поднимает взгляда наверх, никто не видит его. В бездонных глазах неба нет его отражения, да и в лужах виден лишь мутный силуэт. Он поворачивается к объективу, мокрый, в глазах печаль и скорбь, и не ясно слезы или капли дождя стекают по лицу и срываются вниз. Вниз. Вниз... Он мягко, грустно улыбается и вытаскивает из кармана брюк нож. На лезвии ножа поблескивает черным всепоглощающим бликом запекшаяся кровь. Роман поднимает руку с ножом на уровень своих глаз, камера отдаляется – маленькая фигурка с серебряным заревом на лице и огромный тонущий Город, камера приближается – лицо Романа сосредоточено, взгляд скользит по крови на лезвии, как будто изучая переплетенья паутины, как будто следят за скольжением змеи. Нож уверенно скользит по ладони правой руки, надкусывая плоть, перегрызая линии жизни, судьбы и удачи, порез захлебывается кровью, источает ее как гниль, как чуму. Капля за каплей, кровь падает, капля за каплей, тонким потоком, капля за каплей, ударяется о карнизы здания, о прохожих. Капля за каплей, она разбивается на еще меньшие капли, каждый удар о землю – как разбитый рубин, как вино, каждый удар – шаг к солнцу, знак препинания в страданьях. Медленно будто неохотно толпа поднимает глаза вверх, и вид, там под брюхом туч и сенью молний, раскинув руки в разные стороны, поникнув головой, стоит их новый Иисус. Его лицо не видно, он больше похож на черную фигурку в водовороте крови и дождя, но каждая капля крови, падающая вниз, освещает его лицо, мягкое, грустное, всепрощающее. *** Город. Черно - белый, как старая фотография. Впрочем, это и есть фотография, на ней набережная, вымощенная из тяжелых серых камней. Вдали, за туманной дымкой, виднеется маленькая часовенка – серый купол, белые палаты, черная ограда. А на самой набережной рядами толпятся люди, их лица цвета мела, и каждая морщинка – серый шрам на коже. Они выстроились в рядок и как истуканы смотрят на священника, в ритуальных одеждах, с ладанкой и со святой водой, его черная борода аккуратно пострижена, серые глаза смотрят куда-то вдаль. По всей фотографии идет синяя длинная линия, она переплетается в странный узор, узор соединяется с другим символом, тот с еще одним, и вместе они составляют надпись: «Крестный ход по набережной». *** Та самая набережная, что была на фотографии, лишь только в цвете. Время не коснулось ее, камни все так же серы, вдали все также островок, на котором тихо покоится маленькая часовенка, в узких окошках горят тусклые отблески огней. Она выглядит как дитя, чуть щурящее глаза, прикидываясь, будто спит, не считая того, что спит она уже десять лет. Золотистые луковки куполов заляпаны дождем, молния рассекает небо и в этом бледном свете церковь выглядит покинутой. - Но там кто-то есть, - голос его тихий с затаенной надеждой. – Там кто-то должен быть! Роман стоит на набережной, опираясь на ограждение. Рука кровоточит, оставляя за ее обладателем витиеватый красный след; камера отдаляется – набережная пуста, один лишь Роман, все так же, в рубашке и брюках, стоит и смотрит на церковь. Камера приближается – под мокрой рубашкой на спине Романа видны шрамы. Три синевато-белых рубца на бледной коже, как будто его рвал когтями дикий зверь. Роман поворачивается к камере лицом, в глазах его печаль смешивается уже не с горечью, а с надеждой. От ограды к ограде повторяется один и тот же узор: линии переплетаются в блестящую стальную паутину, и в центре этой паутины темный, уже потертый ржавчиной, крест. На фотографии этой ограды не было. Роман идет по набережной, кровь сливается с дождем в ритме падения. Кап – разбивается капля крови, кап – вторит ей дождь, Роман же медленно как в трансе шагает по плитам, молния озаряет мир – все вокруг на секунду становится черно-белой фотографией, только крестный ход ведет уже не святой отец, а новоявленный пророк. Святая вода, льющаяся с неба, и сакральная кровь, как кровь Христа, текущая из его ран. Походка Романа вихляет, он пошатывается из стороны в сторону, в глазах его уже не печаль, в глазах его отблеск молнии, праведного гнева. Молния гаснет, и мир вновь идет своим чередом. Роман шагает вперед, уверенной и твердой походкой, а дождь бьет по земле, злой и оскалившийся, ощерившийся тучами зверь. Этот парень идет по лужам, топчет свои мутные отражения в неровных зеркалах воды, и подходит к огромному дереву, его кора почернела от сырости и времени, а листья оборвало ветром. Но оно все еще прекрасно, в своем потрепанном обличии – это дерево идеально. Ветер свистит, с досадой хлещет по кронам, натужно дерет кору, и бессильно отступает, как перед по-настоящему достойным противником. Косые линии дождя разбиваются на маленькие капли об этот жуткий монумент природы. Камера отдаляется, дерево находится прямо напротив входа в ту маленькую часовню на острове. Камера приближается, Роман прислоняется спиной к дереву, подставляет лицо под капли дождя, кровь из руки стекает в мелкие расщелины коры, заполняет их. Маленький, почерневший листок срывается с ветки и кружится в потоке ветра и воды, пока названный святой не ловит его резким движением здоровой руки. Он подносит его к своим глазам, изучает как диковинное чудо природы и отпускает. Роман смотрит в объектив камеры и говорит, его голос тверд и взгляд горделив: - В одной из легенд нашего славного Города, вскользь упоминается о некоем Дмитрии, можно сказать, что он был пророком, – он запрокидывает голову вверх, на лице ясно выделяется печать скуки и вместе с тем, ненависти, - ему явилось видение, больше похожее на галлюцинацию. Он видел дерево, огромное дерево с яркими большими листьями. Это дерево стояло на соединении, если можно так сказать, двух скал. Они неровно сошлись над водопадом, и дерево росло именно на высшей точке их схождения. Своими кронами это дерево закрывало небо, своими корнями оно спускалось прямо вниз до водопада. И Дмитрий полез вверх к этому дереву, раздирая свои руки и ноги в кровь об острые скалы, он поднялся туда и упал на колени перед этим деревом, он тряс своими изуродованными руками и шептал, вырисовывая лик на коре того дерева, - «это будет лучший святой, его лик будет плакать кровью, и в бороде запутается листва». Этот лик он написал своей кровью. Небо вновь бесится, и извергает из себя молнию, расколовшую мир надвое. Черное и белое смешалось на этой картине – огромное дерево, на чьей коре чем-то черным вырисовано лицо с большими плачущими глазами, тонкими нахмуренными бровями и длинной бородой, в которой запутались листья. На коленях перед этим деревом сидит бледный, как луна, человек, с короткой стрижкой белых волос, все его тело покрывают уродливые шрамы, сочащиеся черной кровью. Сбоку от дерева стоит Роман, чуть прищурив глаза, он смотрит на этого человека с презрением и дикой жалостью. Кровь медленно стекает из руки названного, или уже нет, святого. Красная кровь на черно-белом фоне. - Но ведь это всего лишь легенда, - говорит Роман, холодные белые губы кривятся в усмешке. Молния уходит в никуда, и мир вновь приобретает краски, краски - оттенки, и все уже привычно для нашего взгляда. – Всего лишь городская легенда. Дождь в последний раз ударяет в свой громовой тамтам и прекращается. *** Черно-белая фотография. Десятки оттенков двух цветов, их смешение. Фотография как будто разделена надвое, с одной стороны на набережной стоит мужчина с короткой аккуратной бородой, с другой женщина с ребенком на руках; она смотрит на своего сына с грустной полу - улыбкой. Сзади величественным монументом белого и серого возвышается часовня, в черной воде отражаются ее серые купола и белые палаты. Мужчина с бородкой задумчив, в его больших глазах видна странная мука, а его жена всю себя отдает сыну, это видно во взгляде. Хоть они и стоят рядом, но нет чувства единения и счастья в этой семье. Вдруг небо на фотографии рвется, обнажая пожелтевшую от времени бумагу, разрыв идет вниз, медленно, алчно откусывая мир-фото. Справа на ней появляется несколько красных пятен, поблескивающих как драгоценные камни. Фотография распадается на две части и падает вниз, в черную воду. *** Свинцово мрачная набережная. Дождь уже прекратился, но мир не стал тише, где-то вдалеке о гул машин и ворох голосов людей разбивается стон, полный печали и боли. Где-то в подворотне кому-то вонзают нож в бок... Роман стоит за ограждением, он медленно проводит рукой по звеньям паутины в узоре, оставляя за своим жестом темно-красный след. Юноша резким прыжком перемахивает через ограждение, но держится на краю набережной, раскинув руки в стороны, он цепляется за ограду. Медленно, медленно он разжимает правую руку, оставив кровавый след на изгороди, затем левую. Затем он делает шаг вперед, падая вниз, в воду... Но вода лишь слегка прогибается под весом Романа. Еле слышный плеск от удара и он стоит на глади озера, в глазах - нечто среднее между изумлением и обреченностью. Он медленно идет, с трудом и опаской переставляя ноги, идет ровно по прямой линии. Прямой от набережной с пятном крови на оградке, до острова с белым пятном часовни на нем. Каждый его шаг вызывает рябь по воде, каждая капля крови, что слетает с кончиков его пальцев, расплывается по стеклянной глади. Там остается позади тот Город, в котором он был названным святым. Здесь – он Свят. И в его глазах стынет мука. Камера приближается, медленно она следует за Романом, еще одно приближение – мы видим, как он опускает ногу, и его туфли не опускаются ниже уровня воды. Камера отдаляется, и мы видим остров, выплывающий из туманной дымки. Остров с белокаменной часовней, ее купол сверкает в вечернем свете, ее широкие двери поблескивают от прошедшего дождя; солнце медленно опускается, каждый шаг Святого – гвоздь в крышку гроба дня. Каждая капля крови растекается по воде причудливым узором. Каждая капля – роспись, причудливое переплетение человека и природы. Роман идет и его взгляд скользит по объективу камеры, не замечая его. В уголках губ Святого подрагивает скорбная улыбка ненависти. Он размыкает губы и становится слышен его голос, наполненный желчью и в тоже время печалью: - Он был прав. Мой отец был прав, - шаг, капля крови срывается вниз, - он был очень набожным, мой отец. – Вниз, солнце красит в золотой поверхность воды, - он ходил на все церковные службы, на все обряды. Он ставил свечи, молился, вкушал хлеб-плоть и вино-кровь Христа. – Воды, дрожащей от каждого шага, дрожащей от каждого слова. – Семен, так его звали. Услышанный Богом. – Слова пропитаны сарказмом и иронией, но глаза показывают все, - он был очень набожным, он даже добился того, чтобы его похоронили рядом с церковью. Рядом с часовней. – Все: боль, ненависть, тяжелую утрату, боль, ненависть, изуродованную жизнь. Боль, ненависть. – И чтобы мать похоронили там же. Он свою жену… убил в надежде, что Бог ее воскресит… *** Черная фотография с белыми пятнами. Эти белые пятна – лица, черные пятна – траурные костюмы. Мужчина и мальчик, по лицам пробегают серые пятна морщин. Мужчина стоит, понурив голову, но если присмотреться, то его пепельного цвета губы искажены в улыбке, а бело-серые глаза полны надежды и радости. Мальчику на первый взгляд лет девять, но его взгляд, его вид все гораздо старше. Жизнь не пощадила его, семья не оградила от опасностей и теперь он стоит на фоне набережной со своим отцом. Вдалеке виден купол церкви с крестом, на котором распят Иисус. Свет и тень падают, так как если бы сын Бога смеялся от этой боли, призрачной, как все прошлое. Фотография покачивается, плывет по воздуху и приземляется в воду. Безжалостные черные пучины пожрали ее как бездна. *** Святой сидит на краю острова, свесив ноги над водой, он поднимает глаза и смотрит на поднимающуюся луну. Та отвечает ему молчаливой насмешкой. Где-то там, в Городе, умирают трое. Где-то там, в сиротливо жмущихся друг к другу домах, в предсмертных конвульсиях танцует в петле человек... Камера отдаляется... камера приближается... В уголке экрана батарея краснеет и камера гаснет. Тот красный огонек, что мерцает вдалеке, исчезает. Мир приобретает естественные цвета, в конце концов, камере никогда не передать мир таким, какой он есть. Это знак, это знамение грядущих перемен. Святой поднимается и шагает к часовне. Он идет уверенно, быстро, но перед дверями он оступается. Он немного сбавляет шаг и аккуратно ступает на пыльные ступени. Он поднимает взгляд на черные окна часовни, черные зевы пустоты, зовущие его вовнутрь. Он распахивает двери, вслушиваясь в тишину. Он щурит глаза, вглядываясь в полумрак часовни. Он видит пыль, незажженные лампадки, ни разу не зажигавшиеся свечи; воздух спертый, как будто никто никогда сюда не заходил. Капля крови медленно стекает по пальцам, приятно обжигая теплом и холодом одновременно. Она разбивается о пыльные плиты с грохотом, никогда ранее не посещавшим эти древние стены. Здесь все девственно и нетронуто ни кем и ни чем, за исключением времени – все цело и сохранно. - Здесь никогда никого не было? – в голосе Святого неуверенность и даже дрожь. Он шагает вперед, вытягивая замерзшими пальцами зажигалку из кармана. Он протягивает руку к лампадке и чиркает зажигалкой. Масло в лампадке вспыхивает, источая приятный аромат, свет боязливо заполняет пространство. – Нет. Голос Святого Романа обрывается. Его последнее слово дополняется очередной каплей крови, разбившейся об пол. Лампадка висит перед иконой, даже не совсем иконой, а фотографией. Черно-белой фотографией... Та фотография, которую Роман разорвал и бросил вниз. Та фотография, где изображена его мать и отец. Святой отшатывается от лампадки, разворачивается и закрывает глаза рукой; луна поднимается и бледный мертвенный свет заполняет всю часовню. Взгляду Романа открывается иконостас, где вместо икон фотографии его материи и отца, каждая икона, каждое изображение. Везде они. Те от кого он все это время хотел откреститься. Луна безмолвно хохочет над каждой каплей крови, пролитой на плиты прошлого. Роман выбегает из часовни, когда там начинает бить набат. Святой поднимает глаза и видит, что крест сияет в лунном свете безумным белым цветом. Капля слетает с кончика пальца и оставляет темный след на дорожке, колокол ударяет один раз. Еще одна капля падает на землю, еще один удар колокола. В глазах Святого стынут слезы, на сердце кипит гнев. Дикая догадка вновь гонит его внутрь часовни. Он забирается на башню, где колокол раскачивается сам по себе. Роман встает на подоконник и с трудом забирается на купол, к кресту. Поскальзываясь и шатаясь, он встает, опираясь на крест. - Кто ты?! – Святой кричит в усеянный лунным светом Город. – Кто ты?! – Мир замер, ожидая ответа. - «Я есмь путь и истинна и жизнь; никто не проходит к Отцу, как только чрез меня», - голос холоден, каждое слово как гвоздь в крышку гроба. Как приговор. Голос холоден. И раздается сзади Романа. Святой оборачивается и видит черное небо, истыканное звездами как иглами. Он поднимает глаза на крест и видит Христа из металла и стекла, с золотым терновым венцом. Христа, которого здесь не было. Роман быстро забирается обратно, спотыкаясь и поскальзываясь на собственной крови, он идет на улицу и слышит голос. Холодный, как сталь, копье, пронзающее бок. Голос Города. - «Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею Иудеев плачущих, Сам восскорбел духом и возмутился», - Роман спотыкается и падает на плиты, перемазанные в крови. – «И сказал: где вы положили его? Говорят Ему: Господи! пойди и посмотри», - с безумным взглядом Святой поднимается и ковыляет на улицу, - «Иисус прослезился». «Тогда Иудеи говорили: смотри, как Он любил его!» - Роман выскальзывает через двери, и идет по тропе. Здесь тропа разделяется: одна ее часть идет прямо, другая налево. Роман бежит налево, и голос несется ему в след. - «Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: Отче! благодарю тебя, что Ты услышал Меня» - Луна скалится в бешеной усмешке, где-то там, в прошлой жизни, остался тот Город, который был лишь фоном для жития Святого Романа. – «Я и знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня». Тропа выводит Святого на кладбище. Он падает на колени, но тут же в ужасе отшатывается, шепча одно слово – «Нет». На надгробном камне выбито имя Анастасия Ивановна Лазарова. Роман вскакивает и поднимает глаза к тому кресту, где он видел распятого Христа, нет, распятый Город. - Ты не посмеешь сделать это с моей матерью, ты – монстр! – Роман смотрит на крест и не видит, как позади него жестоко смеется луна. Он не видит как в городе, каждая капля его крови впитывается в асфальт, пробуждая к жизни этот Идеальный Город, буквально взывая к нему. Он не знает, что тысячам снится сон про землю обетованную, здесь, в этом Городе. - «Сказав это, Он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший, обвятый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет». Земля расходится, и Роман всеми силами пытается не смотреть на мать, поднимающуюся из могилы. Роман думает – «отец был прав». И это последнее, что он думает... 20 мая 2007. 1:29: 12 Лепихов Сергей

Комментарии [1]

Написал Mag_White - 19:16 30 июня 2007

Спасибо за чтиво!

mJournal v2.0pb7 © 2003-2006 by UriSoft