[X] Что в чате

[BeliyDemon]

Как легко и приятно смотреть на жизнь сквозь пальцы, прищурив глаза; создается впечатление, что ты смотришь за всем через решетку из своих пальцев, но на самом деле, ты не видишь ничего. Ни плоских дурацких шуточек, ни одинаковых намеков, ни опостылевших лиц друзей. И это прекрасно. Я сижу, развалившись, на старом потрепанном диване, с торчащими из него как гнилые зубы пружинами, пальцы с обломанными и обгрызенными ногтями я держу у самых - самых глаз, ресницы чуть щекочут подушечки пальцев. Сосредоточившись, можно увидеть каждую точечку, каждую пору на пальцах, я даже могу перерисовать свои отпечатки. Все лучше, чем раскрыть глаза и посмотреть на то, что здесь твориться. Ах, да. Еще одна деталь – на моем лбу запеклась корка крови, я не помню, как я оказался здесь, на этом диване, в этой квартире. Но я должен, и я встаю. Ноги подкашиваются, и я с увлечением предаюсь изучению паркета, слабость так давит на меня, скаля в усмешке ноющую боль.
Я поднимаюсь с пола и, пошатываясь, бреду вперед, к подоконнику. Старческая дрожь сотрясает мои руки - окна заколочены досками. Неровно, криво, с десятками щелочек, но пробиться наружу мне не удастся. Я тянусь к щели, и моим глазам открылся прекраснейший вид: огромный город, горящий как новогодняя елка, с ровными улочками, с толпами людей, с высокими небоскребами, с маленькими домиками. Свинцовое небо, нависающее над моей квартирой, над этим городом играет всеми оттенками темно-синего, и молнии, бьющие перед моими глазами, кажутся столбами света, соединяющими грешную землю и Эдем. Я вижу, что подо мной еще девятнадцать этажей, и выбираться через окно – не лучший выход, бросаюсь к двери, но ее кто-то заклинил, она не откроется ни снаружи, ни изнутри. Поднимая телефонную трубку, я знал, что услышу тишину. Провод разрезан на части. За окном бушует гроза, и город купается в блеске молний, как диковинные украшения, они подчеркивают и указывают его значимость и мою ничтожность.
Это Идеальный Город. А я в нем – Затворник не по своей воле.
Пружины вкручиваются в тело, боль скоро станет моей заменой наркотиков. Гроза уже давно кончилась, и я успокоился, теперь я лежу на диване, ворочаясь с боку на бок, в тайне лелея надежду, на то, что это лишь сон. Но чертов диван с вылезшей набивкой и острыми пружинками доказывал мне, что все это реальность. Кто бы ни поступил так со мной – он (или она) не так уж и плох: мне оставили воду, еду, диван. В моем распоряжении комната с диваном, где я сейчас пытаюсь считать овец, что бы уснуть, кухня и ванна. Просто шикарно, это люкс, в особенности, с видом на доски из окна, дверным глазком, закрашенным черной краской, и телефоном с порезанным проводом. Я считаю овец: «одна, две, три, четыре»... Четвертая овца поворачивается ко мне и злобно скалится, из ее шерсти торчат острые пружины, а один глаз из ваты порвал обивку морды. Я встаю и сажусь на холодный паркет, закрываю глаза пальцами. Где-то за окном идет жизнь, раздавая одним тычки и зуботычины, а другим награды и призы, забывая про тех, кто сейчас вне этой жизни. Я даже не знаю, где я нахожусь: ни названия города, ни улицы, ничего. Деревянная решетка окон дополняется моими пальцами, мелкие клетки, через половину которых не видно света. Я ковыряю пальцами кровавую корку на лбу, и тупо смотрю в потолок, представляя себе радужную картину своего освобождения. Вот дверь шатается, скрипит и ее снимают с петель – я радостный выскакиваю к своим спасителям, несусь к прямоугольнику света, ведущему к этому Городу. О, он огромен, красив, его здания-атланты, подпирающие небо, стекла впитывают в себя каждую крупицу скупого ночного света, туман кольцами оплетает улицу за улицей, как легкие курильщика наполняются привычным ядом. И сверху на него сыпется кроваво-красная шелуха – это я разодрал коросту у себя на голове, и она посыпала мне в глаза. Вспышками, яркими молниями забытая боль бьется о стенки разума, пеплом, снегом засохшая кровь летела на Город – такому как мне, пожалуй, и нужно на века в заточении.
- Разрушитель. – Шепчу я. И мне вторит телефонный гудок. Я вскакиваю, размазывая кровь по щекам, и бегу к телефону: да, он действительно звонит, и я поднимаю трубку. – Алло! Господи, я заперт в своем доме, черт, помогите мне! Вытащите меня отсюда! Это так круто, что вы мне позвонили! Спасите меня! – Я захлебываюсь словами, мысли путаются и скачут друг за другом как овцы, которых я недавно считал.
- Успокойся. – Этот голос сухой и твердый, как наждачная бумага, царапающий горло, кажется мне голосом Бога. – В конце концов, все идет, как задумано, - пока я перевариваю эту его фразу и сам факт разговора по неработающему телефону, он продолжает – послушай, у тебя все в порядке?
- В порядке?! Окна в этой квартире заколочены досками, дверь заклинило так, что не открыть, из дивана торчат острые пружины. Что еще? Ах, да – телефон так-то не работает, как ты со мной разговариваешь, а? Не считая этого и того, что у меня на лбу корка моей крови, да – у меня все в порядке. – Я уже просто ору в трубку, наверное, со стороны видно как у меня выпучены глаза, и брызги слюны, как бусины, разлетаются во все стороны.
- Я рад, что все идет по плану, дружище. – Он кладет трубку.
Он кладет трубку. А я сижу на холодном полу, сжимая в руках телефон, сижу и тупо смотрю на перерезанный провод. «Все идет по плану?» - это какая-то дурацкая шутка. Не может быть такого плана. Не мог я сам запереть себя в квартире. Или?
***
- Скажи мне, как ты думаешь, какой человек по-настоящему велик? – Его черные волосы разлетались по ветру как мелкие вороны, при должном воображении в них можно было увидеть клюв, перья, глаза. Он занятный человек, интересный образ. Он посмотрел на меня, недоумение сквозило в его синих глазах. Он откашлялся. Затем тряхнул кудрявой головой и произнес:
- В смысле? – у него сухой, надтреснутый голос. Он – один из моих лучших друзей.
***
Я лежу на подоконнике, вся жизнь статична как картинки в слайд-шоу, я начинаю придумывать забавные комментарии к каждой из них: «Ребята, смотрите, вот я разговариваю по телефону с разрезанным проводом». Они дружно, как по команде, хихикают над чрезвычайно остроумной шуткой сыгранной надо мной. «А вот я лежу на подоконнике, думаю над прошлым слайдом». Чушь, я отрываю голову от подоконника и смотрю в щелку между пальцами и досками: над Городом плывут облака. И вот там за одним из них виднеется солнце, оно, как молодая кокетка, немного выглядывает из–за него и чуть, краешком, светит вниз. Какая картина открывается взгляду! Такое чувство, что какой-то безумный художник плеснул желто-оранжевой краской на холст и дал ей свободно стекать вниз. Свет водопадами ударяется о стеклянные созвездия домов, отражается, преломляется; люди останавливаются, смотрят на это чудо, время для них, да и для меня, останавливается. И все это великолепие – снаружи. За стеклом, досками и хрупкой плотью. Я поднимаюсь с подоконника и бреду к дивану, одна пружина шатается и скоро выпадет из него. У этой пружины острый кончик, если мне станет совсем невмоготу, я смогу... «Нет», - я отшатываюсь от пружины, сам не знаю, откуда во мне взялась такая твердость. Раньше я просто плыл по течению, подчиняясь каждому извиву причудливой реки Жизнь. И вдруг такое. Уже по наитию, я иду к телефону, он разражается дребезжащим звуком, и я поднимаю трубку.
- Привет. – Ее голос как патока. Он засасывает в себя. С таким человеком можно общаться вечно. Просто слушать. – Как ты? – С какой искренней заботой она спрашивает меня, с какой наивной добротой она задает мне этот вопрос. Еще немного и я прослежусь.
- Да, нормально все, - я пожимаю плечами, забывая про то, что она меня не видит, - скоро правда видимо сойду с ума, но это ничего. И не из такого выбирался. – Я закрываю рот и стараюсь дышать как можно тише, я жадно ловлю каждое ее слово.
- Знаешь, я не ожидала от тебя такого. – Я усмехаюсь себе под нос. – Нет- нет! Не перебивай меня, я знала, что ты можешь, но думала ты не решишься на такое... Ты... ты держись, хорошо? – Голос чуть дрожит, и это как холодный душ с силой ударяет по спине.
- Да, - отвечаю я, и связь обрывается. Я беру провод и рву его еще раз, затем еще, еще. Телефон звонит раз, другой, я рву провод. Звонок, еще один, его сигнал действует мне на нервы. С тем же эффектом я могу сам царапать стекло ногтями, и я беру трубку. Я слышу: «Алло! Алло!» – и с ухмылкой я ударяю трубкой о стену. «Алло!» сменяется истошным визгом, затем скрипом арматуры. Еще удар, еще удар. Трубка замолкает, трещины поползли по пластмассе. Я ногой заталкиваю остатки телефон под диван, и сажусь по-турецки на холодный скользкий паркет. Я откидываюсь на пол и слышу, как из трубки мне кричат:
- Успокойся, все будет хорошо!.. – Это уже другой голос, его невозможно слушать без содрогания – возникает такое чувство, что его владелец вечно грустный романтик, которому не повезло с моментом рождения, ему лучше было бы родиться в девятнадцатом веке, пропитанном дурманом стихов. – Черт, я же не одобрял все этого с самого начала!
Почему-то вытащить трубку из-под дивана и разодрать в клочья динамик сейчас особенно приятно, под аккомпанемент этого голоса от разрушения получаешь омерзительное удовольствие. Я поднимаюсь с пола и сажусь на подоконник, доски холодят спину.
***
- Зря ты это делаешь. – Он стоял и смотрел на меня, своими большими карими глазами. Он тяжело дышал, его худая грудь поднималась и опускалась, а голос, в кой-то веки, он стал серьезным. Грустный голос у веселого человека – какая забавная ирония судьбы. – Ты не думаешь ни о ком кроме себя!
Он стоял передо мной и мешал мне пройти. Он пытался удержать меня от глупости. И да, это еще один из моих друзей.
***
За окно падает легкий снег. Ветер вихрями бьет его об стены моей клетки, и мягко порошит им здания в Городе. Они похожи на миниатюрные игрушки с этой высоты, каждый дом – в отдельном квадратике из моих пальцев и черных досок. Каждый человек – в футляре. Каждый сам по себе, но все они вместе как огромный подарочный набор, который просто стоит на витрине и никто его не купит, компания «Бог» обанкротилась, создавая столь неблагодарную игрушку. Я вижу, как он тянет руки, слепленные из снега и пытается прикоснутся к нам, и болезненно одергивает, обжигаясь о стену агрессии, атеизма. Но к ним-то он хотя бы тянет эти руки, мне же не достается и капельки его внимания. Я вскакиваю и смотрю на диван. Диван смотрит на меня, свет луны, отражающийся от снега, отражается от него и он своим отражением смотрит на меня. Я схожу с ума? Да.
- Великие люди – всегда одиноки, – скрипит мне в ответ диван. Еще четыре пружинки вылезли из его обивки, он трясет ими и скрипит дальше, - ты ведь хотел быть великим.
- Да? – Я сажусь перед ним, отгоняя мысли о сумасшествии подальше. – А я стал им? Я добился хоть чего-нибудь из того, что хотел? – Диван в ответ лишь скрипит пружинами и вопросительно смотрит на меня.
Я поднимаюсь и стараясь не смотреть на диван ухожу на кухню. На ум приходит японское суеверие – число «четыре» несет несчастье и смерть. Четыре пружинки, торчащие из дивана, я мотаю головой и отворачиваюсь от дивана. Я схожу с ума? Да. И это прекрасно. Здание пошатывает, как от качки; безумная качка снега и ветра, разбивающая здания о рифы туч. Безумная качка, в которой я провел всю мою жизнь. Я чувствую, как что-то теплое течет по моей голове, кровь снова водопадом спускается по моему лицу. Я вспоминаю, как мне позвонила та спокойная, тихая девушка, и как я разбил трубку. Одиноко? Нет. Я ведь схожу с ума.
***
- Ты знаешь, когда лучше было бы выйти наружу? – Она спускалась мне на встречу, и вопрос остановил ее порыв. Она улыбнулась, чуть склонила голову набок, кудрявые русые волосы свисали сосульками. В ее голубых глазах застыло непонимание, но оно сменяется озорством и она отвечает:
- Лучше всего? На рассвете. Как зарождается новый день и новая жизнь... – Она говорит правду. И она тоже среди них, среди ближнего круга друзей.
***
Я лежу на холодном полу. Кровь остановилась, оставив на моем лице красивые багряные узоры, я успел написать на стенах кучу всяческих заметок. Они темно-красным узором стелятся вокруг меня, и я смотрю на них. Вот огромный город, закутанный в паутину из неоновых трубок, где луна похожа на кошачий глаз. Вот ветер наметает на людей пепел, ослепляя их и без того мутное существование. Я лежу и думаю о том, что, в сущности, сумасшествие не так уж и плохо. Всегда можно поговорить с диваном. Ха-ха. Мне зябко. Я переворачиваюсь на другой бок и закрываю глаза. Когда я вновь их открываю, я вижу десятки ног, я слышу смех и голоса, и мне уже не зябко. Я вижу пепел, который они стряхивают прямо на пол, я вижу, как они бросают бокалы на пол. Ко мне подходят двое и протягивают мне руки, они поднимают меня, и я слышу множество возгласов, какофонию криков, междометий и вздохов. Вокруг меня сбивается толпа, все в этой толпе мои друзья и знакомые, все они верещат и бьют меня по плечам. Они празднуют мое возвышение и уже напились, они, шатаясь и спотыкаясь, роняя бокалы, смеясь, проталкиваются ко мне: вот он, я. Я вижу своих родителей, они постарели, и они рыдают, смеясь.
- Мы не зря дали тебе имя, которое означает высокочтимый. – Отец скрипит зубами, мать притворно всплескивает руками и тянется обнять меня. Я отшучиваюсь и отхожу, я ударяюсь об одного своего знакомого, запинаюсь об упавшую сокурсницу, надо мной висит нимб из сигаретного дыма, и я хожу босыми ногами по стеклам, на которых еще остались капли коньяка и рома. Я сталкиваюсь у дверного косяка со своим бывшим одноклассником, он протягивает мне свою руку, похожую на высохшую кость. Глаза его выпучены, и он не видит меня, его унесло отсюда наркотиками. Я ударяю его в лицо и переступаю через него на кухню, здесь уже тише, здесь можно отдохнуть от тех человекоподобных существ. Я оборачиваюсь и вижу, как они жадно кусают губы, вылизывают бокалы. Я вижу, как они прыгают на месте и орут в такт музыке. Я слышу, как песня захлебывается бодрым ритмом и тонет в погребальном марше, как они уже не скачут, а топчутся на одном месте. Я закрываю дверь, я смотрю вперед и вижу зеркало. И вижу в нем себя: кровь оставила рисунки на моем лице, на моем лбу она собралась в рубиновый овал, под моими глазами она растеклась молниями, мои губы увиты багровым плющом, на моем подбородке она оставила четыре извивающиеся змеи. Мое отражение смотрит на меня, изучает самого себя. Я усмехаюсь. Затем смеюсь. Я теперь знаю все, абсолютно все. Я закрываю глаза и запрокидываю голову.
Я отрываю голову от холодного пола и смеюсь. Я не сошел с ума. Вовсе нет. Я добился того, к чему стремился. Я знаю, чего я хотел. Я многих должен поблагодарить за это. Я сажусь на диван и жду. Жду рассвета.
***
- Чемберлен говорил, что привилегия великих людей смотреть на все свысока. То есть, нужно квартирку не ниже девятого этажа - чем выше, тем лучше. Боль, страдания, сумасшествие и всеобщий хаос – как дополнение к полной оторванности от мира. Этот Город дает нужный настрой, в нем есть некая мистическая струна, которую очень многие в себе убили. Вы придете через четыре дня, все втроем и выпустите меня на рассвете. Мне нужно будет две старинные монеты. Не смотрите на меня так, все будет прекрасно. Я дойду до своей грани, пройдусь по ней, сохраняя равновесие, и затем выйду обратно к вам.
***
Дверь скрипит и открывается, один за другим они входят. Только они знали, что я был готов совершить. Трио ближних, шепчу я и смеюсь, увидев их, они смотрят на меня с тем самым недоумением и боязливым гневом, каким смотрели, когда я заколачивал окна, резал провод и раздирал себе лоб ножом. Когда я четырьмя движениями вырезал рубин у себя на лице. Я улыбаюсь им, и они наконец-то растаяли, они идут ко мне, искренние, открытые. Я правильно выбрал именно их. Другие... другие бы просто не поняли меня. Я беру те две монеты и бросаю их в квартире, перед тем как уйти из нее. «Плата за перевоз умершего», - говорю я, и мы идем в кафе.
Они рассказывают мне, как они переживали за меня, как они рады, что я в порядке. Я говорю, что я достиг того, чего хотел – теперь я знаю - где мой предел, и на что я способен. Пройдет несколько недель, и я буду готов для творчества. Мы смеемся и пьем кофе. Я как бы ненароком задаю вопрос: «Как вы звонили мне? Ведь провод был разрезан».
- Мы не звонили тебе. – Я отпиваю еще кофе, затем еще один глоток. Я верю им, зачем им меня разыгрывать? Но как тогда? Я смотрю в окно и вижу Город в нежных красных оттенках, вижу, как пустые улицы заполняются пешеходами, берущимися из пустоты. Я поворачиваюсь к своим друзьям и вижу, как они тают, улыбаясь мне. Я чувствую, как на моем лице появляются те самые символы, что я видел в своем кошмаре. Я встаю и, не расплачиваясь, выхожу из кафе.
Рассвет показывает мне Город, который стал моей тюрьмой. Они все исчезли для меня, или я исчез для них, я не знаю. И мне не хочется пытаться узнать правду. Теперь я один. Один из четырех. Я потерял их, погнавшись за своим счастьем, своей особенностью. Я иду по улице, прохожие расступаются в стороны от меня, и я шагаю вперед. Жуткое отражение человека, с лицом как маска и душой как лед.

[Jester]

аааааааааааа слушай по любому злой рассказ(требуется номинация на оскар) и никак иначе
P.S:Затворник зло!!

[Quirr]

2 BeliyDemon: Всё это очень блаародно... но при чём тут данный форум?
2 Jester: Смысл втыкания цитатой всего рассказа?

[Jester]

2 Jester: Смысл втыкания цитатой всего рассказа?
[/quote]
смысл задавания таких вопросов(это уже дело вкуса,хочу вставляю рассказ в цитату хочу нет)

[BeliyDemon]

2 BeliyDemon: Всё это очень блаародно... но при чём тут данный форум?

Ну положим, раздел литературный... Тем более я следую заветам Бретонца... Не нравится - не читай... Потом просто потрут посты, посчитав за флуд и все. *пожал плечами*

[Cikado]

Серега рассказ просто мега кулище 8) какрас тагие я и лублу